Я мало знал отца Василия, всего несколько встреч. Небольшой кладбищенский храм на Серафимовском был одним из духовных адресов Петербурга, по которому шли люди с различными нуждами. В кладбищенской деревянной церквушке — многолюдье и теснота. Обстановка домашняя, напоминающая церкви малых городов России: с ковриками и полотенцами на образах — милыми знаками заботы народа о доме Божием.
Те, кому Господь подарил встречу с настоящим пастырем, знают, какая это радость
За годы, минувшие с кончины прославленного батюшки, ветры в церковной жизни неуловимо переменились; в моду вошёл независимый стиль. Лишним стало считаться — изливать душу перед священником, обсуждать подробности своей жизни. Свобода и право выбора по собственному усмотрению ревниво оберегаются. Часты сетования на строгость духовников, на стремление их диктовать свою волю. Вероятно, для этого имеются основания. Прискорбное явление церковной действительности, известное под именем «младостарчества», больно ударило по множеству судеб. Но зато те, кому Господь подарил встречу с настоящим пастырем и духовным наставником, знают, какая это радость и какое подспорье. Множество православных петербуржцев, духовных детей отца Василия Ермакова, не забудут время, в которое имели возможность видеть его отеческий образ, слышать слово, обращаться с вопросами и просьбами о молитве.
Готовя эту статью, я прочёл большое число воспоминаний. Всюду — острота впечатлений и осознание редкостной пользы от руководства священника. Годы, проведённые рядом с отцом Василием, были временем открытий, воодушевления, прилива сил, перемены ума — абсолютным пиком всей жизни. «Отец Василий — один из тех, кто не дает отдыхать, не дает успокаиваться. Все время тормошит, будоражит ум и чувства», — так говорят о нём.
Следуй за мной
Словно бы время становилось плотней и краски ярче — так влиял на окружающее и окружающих этот простой и открытый русский человек, живой, ценящий юмор, по-своему статный, с внутренним стержнем и оттенком благородства. Примечательно название сайта, начало которому положил отец Василий: «Россия в красках». Самые обыкновенные вещи, такие, как трапеза с батюшкой в приходском домике или поездка куда-нибудь в Оптину, в Болхов, на малую родину Ермаковых, приобретали значительность, давали обильную пищу для размышлений, настраивали трудиться над своим сердцем.
Тем ценно духовничество, что даёт возможность вставать вслед за сильной и яркой христианской личностью и двигаться за ней. «Духовная жизнь, — объяснял отец Василий, — это путь в темном подземелье. Здесь очень много острых углов и глубоких ям. Здесь важно, чтобы многоопытный проводник вел тебя за ручку, иначе упадешь-пропадешь, сам не вылезешь...»
Мелочное ковыряние и самоедство не были присущи исповедям у отца Василия. Уловив суть, он тотчас широкими штрихами прочерчивал для человека перспективу его движения вперёд. В нём жил этот дар — распознавать мыслительные одеяния греха, внутреннее устроение каждого, и действовать ободряюще.
Часто констатируют неудовлетворение от исповеди. Раз за разом человек вынужден признаваться в одном и том же, пересказывать одинаково монотонную, исполненную безысходности историю ослика Иа. Выслушивая всё это, священник также скучает и поскорее, со словами «прощаю и разрешаю», отправляет формальный долг. Но настоящий духовник имеет дар — пробуждать покаяние. Он не просто принимает исповедь, но помогает покаяться. Божиим даром угадывает он внутреннее затруднение человека, его слабые места и Промысл Бога о нём. Начав с какой-нибудь малозначительной детали, он разворачивает перед исповедающимся картину искажения правды и смысла. Горячее раскаяние застаёт человека у аналоя, и он отходит умилённый, трепетный, причащаясь затем Святых Таин. Таков дар отца Василия. Развитые интуиция и знание жизни его делали исповеди у него откровением. Ведь одно, когда исповедь принимает неизвестный тебе человек, и совершенно другое — священник, сопереживающий и молящийся о тебе, имеющий опытность, по слову псалмопевца Давида, «от тайных» твоих, т. е. от не вполне осознаваемых прегрешений, «очистити» тя.
Слуга Богу, отец прихожанам
Православная вера неслучайно именуется верой отеческой
«Русские люди — как дети, — любил повторять батюшка. — Нам нужен отец». Эта отеческая интонация общения духовенства и паствы в наше время всё больше забывается, сменяясь демократизмом, доступностью, смешливостью, прагматическим деловым стилем. В особом достоинстве пастыря, в почтении и благоговении, которыми традиционно окружался священный сан, находят одни отрицательные стороны — превозношение и желание почестей и похвал. Но неизмеримо важней этого — ученичество и доверие паствы к наставникам по образу доверия к отцу.
Православная вера неслучайно именуется верой отеческой, святые же — «отцами» и «матерями». Святителю отче Николае, преподобная мати Марие… Это не метафоры, но точная формула, ключ к пониманию связей внутри Ортодоксии. Верующий в Церкви занимает место ученика, и положение его в чём-то напоминает детское. Отец Василий: «Когда мне задают вопрос — что миряне должны делать для церкви, я говорю: вы обязаны ходить в храм каждую субботу и воскресенье и в праздники, не пропуская, чтобы научиться вере, надежде, терпению. Учиться, как в школе».
Сегодня над детскостью ума станут иронизировать. В ходу умение «мыслить актуально», высказывать своё мнение, давать оценки, критиковать... Сам человек, не сознавая того, лишает себя молитвы и доверия к церковному слову, того, что, как мы знаем из Евангелия, Бог утаил от мудрых и открыл младенцам.
Образ отцовства нарушен. Однажды на уроке в воскресной школе учительница много говорила про то, что Господь есть наш Отец, что Он совсем по-родительски относится к нам, как к Своим детям. А когда окончила, то поняла, что дети не понимают её. Многие росли без отцов или отцы их в жизни вели себя не самым лучшим образом. Из-за этого роль духовного отца становится важной вдвойне. Нашему современнику как никогда сложно настроиться на духовную жизнь. Встретиться с пастырем и наставником, отечески относящимся к прихожанам, — почти исключительная возможность сбросить груз болезненной психологии, исцелить душевные раны, найти утерянную нить связи с Небесным Отцом.
Девиз, который отец Василий много раз повторял: «исцелять людей надо сердцем»
Отец Василий был прирождённый педагог и духовный лекарь. Девиз его, который он много раз повторял: «Исцелять людей надо сердцем». Служение алтарю и встречи с людьми в его жизни занимали главное место. Пастырской миссией он постоянно горел, творил её вдохновенно, свободно, как художник или писатель творит реальность своих произведений. Слушающие слово Божие и исполняющие были его семьёй, друзьями и единомышленниками. Трудно поверить в то, что человеку это под силу: каждый день, каждый час жить не для себя, а для других.
Миссионерство отца Василия
В одном интервью батюшка жалуется на священников, «бегущих домой». Он приводит исторические примеры, такие, как жизнь и служение священноисповедника Георгия Косова. «Вот у кого можно было бы поучиться современным священникам, что значит быть “народным батюшкой”! — говорил отец Василий. — Он был простым сельским попом, а удостоился того, что о нем писали литераторы, к нему съезжались люди не только из ближних мест, но издалека. Почему? Потому что он любил народ. Он приехал в заброшенный храм, прихожан почти не было, а он стал молиться каждый день, а потом, когда пришел народ, он со всеми беседовал, почти непрерывно служил молебны, помазывал маслицем, — и так каждый день десятки лет. Почему только он один стал по-настоящему “народным батюшкой”? — Потому что его храм был открыт целый день, а иногда и полночи, и таким же открытым было его сердце».
Миссионерство отец Василием мыслилось просто: «Если бы каждый священник посидел бы с народом, поговорил бы, спросил, какие нужды у кого, помог бы — тогда и наши храмы были бы полными». Учение отца Василия — самое практическое, наглядное. Об «умных и заумных», как он выражался, вещах рассуждать нужно осторожно; именно «заумные и умные» рассуждения всегда приводили к расколам и ересям. «Долой заумные вещи! — с искоркой юмора провозглашал он. — Надо научиться простому. И, когда ты научишься понимать важность соблюдения простых правил, тогда ты поймешь и глубину духовную».
Есть те, кто удаляется в интеллектуализм, в формальное богословие, держится каких-нибудь специфических интеллигентских теорий и споров, жаждет внешних перемен и реформ. Отец Василий был далёк от этого. «Я жизнь учил не по учебникам», — говорил он. Опыт его взят из постоянного наблюдения за судьбами. Как человек с весьма и весьма обширным жизненным опытом, помнивший предвоенную пору, затем войну, оккупацию, послевоенное возрождение Церкви, гонения эпохи Хрущёва, переживший «застой», крушение СССР и «лихие 1990-е», батюшка имел право на обобщения и параллели, на знание сути вещей. Он был убеждён, что человечеству на все времена дан Закон Божий, и поступающий по заповедям находится под защитой свыше, тогда как уклоняющийся от правды ненавидит свою душу и будет иметь горькое воздаяние уже при этой жизни. Не существует обходных путей, приспособления морали под время, мнимых «адекватности» и «цивилизованности», замещающих добродетели и духовную работу над собой, но самоограничение, терпение, труд, взаимопомощь, молитва и Таинства как единый рецепт для устроения дел этого мира и вхождения в вечность. «Нам говорят: мало образованных христиан. А что такое образование по-христиански? Этот совсем не то, что образование в институтах или академиях. Это когда после трудов поста, смирения и молитвы Дух Святой поселяется в человеческом сердце и образует новое существо».
Даже в советские годы, перед пристальным взором «органов», батюшка проповедовал одно: необходимость чтить Божеский закон, быть служителем правды вопреки модам и обстоятельствам. «Меня учил отец Константин Быстриевский в Никольском (соборе — А.Р. ): “Когда служишь молебен, ты спроси: а что с этим человеком случилось? Особенно если увидишь в списке заключенных или болящих”. И я внял его отеческому совету и стал расспрашивать народ». Взгляд отца Василия на советский период — резко отрицательный: большевики, по его мнению, стали огромным бедствием для страны. В то же время любовь его к человеку и знание народной жизни подсказывали, что пленение коммунистической идеологией временно. Так же, как русские люди не уместились ни в татарскую одежду, ни в польский кунтуш, однажды должны были они отказаться и от комиссарской тужурки.
В этом разница взглядов отца Василия Ермакова с антисоветчиками — ценителями некоей «настоящей России» и «белого дела», приверженцами теорий о коренном перерождении и гибели народной души. От отца Василия эти деятели заимствовали неприятие лжи как основы большевизма, однако же уклонились от главного, что было у батюшки и что есть в Законе Божием: милости и жертвы за ближних — страну и соотечественников.
Русский душой
Спасать приходящие к нему души означало для отца Василия то же, что спасать Россию; любить Россию значило любить и заботиться о каждом, приходящем к нему. Батюшка не понимал и на дух не принимал религиозной высокомерности и индивидуализма, в которых христианин представляет себя отдельно от судеб страны и народа, носителем неземных интересов, «христианства без наций и границ». «Россию надо любить», — как только мог, увещевал он. Впрочем, отец Василий никогда бы не стал принимать участие в митингах на площадях и в съездах политических партий. Самые патриотические проекты спасения страны не значат ничего без внутреннего преобразования и просвещения человека.
«Россию надо любить…». Незамысловатые слова. Однако для тех, кто помнит отца Василия, они равнозначны завещанию, нравственному компасу в отношении событий и мнений. В 1990-е годы батюшка остро переживал неразбериху, накрывшую общество лавину образцов низкопробной западной масс-культуры. Ему, на протяжении десятилетий мечтавшему дожить до освобождения Родины от коммунизма, больно было видеть Россию в обвале. Об уходе Ельцина и начале деятельности молодого тогда президента Путина батюшка высказывался одобрительно. По воспоминаниям москвича Александра Ерохина, определённые надежды он возлагал на Путина, ожидая скорого укрепления России. «И когда вдруг все развернулось, — подводит итог рассказчик, — и президент заговорил о национальном достоинстве, Православии, о том, что наша история не с 1917-го года началась, я был счастлив: “Батюшка, милый, как же ты был прав, ты верил!”».
Целью своей батюшка видел воспитание, как он говорил, «отточенных христиан»
Целью своей батюшка видел воспитание, как он говорил, «отточенных христиан», людей, которые не станут игрушками в играх посторонних сил. Понимание Евангельских добродетелей у отца Василия не сентиментальное. Меньше всего он одобрил бы поведение верующего-меланхолика и верующего-размазни. Отец Василий считал, что уступать можно в личном, там же, где дело касается переданных нам истин веры, христианин может и должен быть твёрдым. Его завет духовным детям: «Если тебя оскорбляют, не нужно склонять голову. Нужно с чувством внутренней правоты, без гнева отстаивать свою веру».
То же касается пользы Отечества: никаких ультиматумов России «платить и каяться», попыток извне давить на чувства подлинная христианская совесть, христианская ответственность, конечно же, не приемлют.
Послание будущему
Непростую, исполненную трудностей жизнь прожил батюшка. Но ещё более сложным в духовном отношении считал он наступивший период. Его опыт подсказывал, что новые испытания превзойдут испытания советского времени. «Не завидую я тем, кто пришел в Церковь в наши дни, — прямо признавал он, — очень много соблазнов и очень мало опытных духовников, и их становится все меньше. Вот смотри, в Печорах: уйдут отец Иоанн, отец Феофан, другие старцы, кто придет им на смену?»
Душа его болела о детях — о поколении будущих прихожан и церковнослужителей, которое должно прийти на смену. Недогляд, недостаток решимости считал он одной из главных причин неудач воспитания в семьях: «Почему дети плохие? Родители детям всё разрешают, отдают детей улице». Любым новомодным теориям батюшка предпочитал традиционные, проверенные способы. «Не нужно ничего обновлять, — говорил он, — научиться хотя бы по-старому воспитывать».
Предвидел батюшка и наступающий кризис. Готовил, укреплял окружающих, убеждая не смущаться событиями мирового масштаба. «Когда наступят тяжелые времена, — говорил он, — пускай нас это не пугает. Мы должны твердо знать, как “Отче наш”, что Господь наш Иисус Христос не оставит нас в трудную минуту. Быть ближе к храму — это наш долг, православных людей».
«У священника есть одна привилегия — быть слугой каждому встречному»
До конца времён, невзирая на внешние перемены и трудности, данное правило останется неизменным. При любых поворотах обстоятельств каждый должен продолжать делать своё дело: священник — учить и наставлять, прихожане, члены общины — беречь храм и любить богослужение, супруги — строить свой дом на основаниях веры, родители — бороться за исправление и нравственное развитие своих детей. Тот, кто видел и помнит батюшку, знает, что своё служение духовника и совершителя Таинств он отправлял подобно часовому на стратегически важном посту. «Если нет такого настроя — всю свою жизнь положить на служение людям, — то займись чем-нибудь другим, не дерзай принимать на себя иго Христово», — предупреждал он размышляющих о принятии священного сана.
Свои постоянство и мужество он передавал всем окружающим. «Отец Василий был для всех нас примером, — вспоминает Михаил Шишков. — В вере, в любви, в служении, в жертвенности и т.д. Он своим примером учил, как это достигается. А мы, как ученики, впитывали и пытались и пытаемся воплотить в жизнь, каждый по мере сил». Таков его главный завет мирянам и собратьям-священникам: «Многие думают, что у священника перед мирянами есть какая-то привилегия или особая благодать. Я же скажу так: у священника есть одна привилегия — быть слугой каждому встречному 24 часа в сутки всю оставшуюся жизнь. Этого требует от нас Господь и Евангелие».
Об отце Василии Ермакове мне писать сложно. Так много пережито такого, о чем не расскажешь посторонним. Да и за каждое слово придется отвечать. Я смотрю на его ласковое лицо, глядящее на меня с фотографии над моим письменным столом, и читаю укор в его взгляде. Эх, несоделанное мое… А ведь так много можно было сделать под его окормлением.
Я узнал об отце Василии от своих коллег - режиссера научно-популярной киностудии Дмитрия Делова и оператора Сергея Левашова.. Они к тому времени уже несколько лет ходили в Серафимовский храм. Я же, когда возникала нужда в духовном совете ездил в Псково-Печерский монастырь к отцам Адриану и Иоанну Крестьянкину. Но в большинстве случаев поступал по своей воле.
«Зачем ты ездишь в Печоры, когда сам отец Иоанн благословил всех питерцев ходить к отцу Василию на Серафимовское!», - упрекали меня друзья-семинаристы и «академики». (Я тогда в основном ходил в Лавру и семинарский храм).
Через некоторое время Инна Сергеева, работавшая на кухне при Серафимовском храме, сказала, что отец Василий ждет меня. Я принял это за шутку. Прошло года два, и Инна снова напомнила мне об этом.
Да как он может ждать меня, когда я его никогда не видел. Нечто я Нафанаил под смоковницей?
Вот иди - и узнаешь.
После некоторого колебания я все же отправился на Серафимовское. Было любопытно узнать, отчего меня ждет батюшка, но была еще одна причина. Я подружился с ныне покойным отцом Михаилом Женочиным, и он звал меня к себе в Гдов, где он строил храм. Звал он и молодых людей, объявивших себя казаками: там и граница, где они могли быть полезными, и земли вдоволь - можно отстроиться и создать казачью станицу, которая могла бы стать центром возрождения казачества: с летним лагерем и духовно-просветительским центром. Местные люди к вере были равнодушны, и отец Михаил хотел создать из петербуржан ядро, вокруг которого можно бы было организовать приход и интересную приходскую жизнь. Но желающих уехать из Петербурга в провинцию не нашлось. Я же очень хотел поддержать отца Михаила и даже избу купил по соседству с ним. Места там замечательные и мне знакомые. Рядом церковь - единственное, что осталось от имения Кярова, принадлежавшего графу Коновницыну - герою войны 1812 года.
В ней несколько лет служил отец Роман Матюшин. Я навещал его и слушал только что написанные им песни. За рекой - развалины имения князей Дондуковых-Корсаковых. В пяти верстах Чудское озеро. Грибной и ягодный лес начинался сразу за деревней. Я, действительно, собрался перебраться туда. Моя жена сказала, что нужно на такое серьезное дело взять благословение у опытного священника, и мы отправились к отцу Василию.
Встретил он нас так, будто, действительно ждал несколько лет. О Гдове приказал забыть: «Чего тебе там? Ходи ко мне. И тут дел навалом».
Так мы стали «серафимовскими». Жили мы в Купчино. Дорога до Серафимовского храма была дальняя. Езда с двумя пересадками. Дети маленькие. Приходилось брать с собой еду, запасную одежду и все, что может понадобиться малышам. Я роптал: «Зачем детей мучить? В храме давка - не протолкнешься. Появятся вопросы - съезжу за советом». Но жена была непреклонна. Уверяла меня, что к отцу Василию нужно ездить на службу. И мы ездили. Наши новые знакомые в один голос говорили, что у тех, кто ходит к отцу Василию, жизнь непременно налаживается. По его молитвам люди исцеляются и избавляются от всяких бед. К нашей подруге вернулся муж, бросивший ее с двумя детьми. Она несколько лет практически не покидала храм. Батюшка говорил ей: «Ходи-молись. Вернется твой разбойник».
У батюшки был особый дар проявлять любовь так, что человек не только чувствовал эту любовь, но еще и был уверен в том, что его-то батюшка любит больше, чем прочих. Мне тоже так казалось. Когда я появлялся в храме, батюшка подмигивал мне и на всю исповедальню объявлял: «Богатырев явился. Вот он - богатырь земли русской». Я всякий раз конфузился. Господь силушкой меня не наградил, и фамилии своей я не соответствую. Тем более, что в детстве и юношестве нередко находились любители испробовать на деле, каков я богатырь. Драться я не любил. Никогда не мог ударить человека в лицо. И богатырство мое нередко бывало посрамлено. А после такого батюшкиного приветствия я чувствовал себя самозванцем и испытывал неловкость. Люди, пришедшие к батюшке намного раньше меня, не скрывали своего раздражения, видя во мне выскочку, ничем не заслужившую сугубого батюшкиного внимания. Между тем я был введен в «ближний круг» - приглашен в алтарь и к участию в чаепитии и трапезе.
По этому поводу я испытывал сложные чувства. Стыдно, но это льстило моему самолюбию, но еще больший стыд я испытывал оттого, что многое из заведенного на кухне меня раздражало. Женщины, стоявшие на кухне, при открытых в алтарь дверях, могли во время службы засунуть в алтарь голову и что-то довольно громко сказать батюшке. И батюшка их за это не ругал, не налагал эпитимий. Раздражало меня и то, что этот «ближний круг» занимал много батюшкиного времени пустыми разговорами в то время, как во дворе стояли толпы людей с реальными бедами и проблемами. Некоторые приезжали из других городов. Вопросы у «приближенных» зачастую бывали совершенно пустые. Однажды пожилая женщина, знавшая отца Василия еще со времени его служения в Никольском соборе, перебив всех, громко вопросила: «Батюшка, на каком трамвае благословишь домой ехать?»
Поезжай на сороковом.
Вопрошательница вдруг громко зарыдала. Видно, по сердцу был другой номер.
Позже я понял, что батюшке после службы нужно было просто отдохнуть с давними знакомцами. С ними он мог расслабиться. Серьезные беседы требовали большого расхода душевных и физических сил. А сил оставалось все меньше. Иногда он садился на диван в пономарке и сразу же начинал похрапывать. Но проходило несколько минут, и громкий голос кого-нибудь из алтарников или дьяконов будил его. Меня всегда огорчало то, что окружавшие батюшку люди не берегли его сон. Он же после прерванного краткого сна вставал и устремлялся по своим делам, никого не упрекая и не ругая. Нередко он появлялся в храме в шесть утра и уходил поздно вечером. В перерыве между службами общался с народом.
Часто можно было услышать с сокрушением произносимую фразу: «Учу вас учу, а все без толку». Многие не понимали: чему он нас учит? А суть его учения заключалась не в том, как готовиться к причастию и сколько канонов прочесть, а в привитии человеку понимания того, что Церковь - это
Мать. И без Нее нет спасения в этом мире. Он прививал живое чувство веры. К одним он был строг. Иногда до чрезвычайности. К другим же проявлял снисхождение, понимая, что бремена непосильные могут отвратить их от спасительного пути.
Батюшка часто давал советы в шутливой форме. Новоначальной прихожанке, хотевшей каждый день прочитывать Псалтирь, он дал такое благословение: «Ты, мать, запомни: утром - утреннее правило, а вечером - вечернее. И смотри - не перепутай».
Если он видел в человеке гордеца, и чувствовал, что тот не станет выполнять его советов, на заданные вопросы батюшка мог довольно резко ответить: «А я почем знаю? Ты человек ученый, а я мужик деревенский. Чего у меня спрашивать. Ты сам все знаешь».
Муж сестры Тамары Глобы (бывшей не Глобой, а Трескуновой - ассистенткой на картине, снятой по моему сценарию) жаловался мне на отца Василия. Тот на его разглагольствования махнул рукой и послал его вон. Времени у батюшки на интеллигентскую болтовню, целью которой было утвердиться в безбожии или какой-нибудь гуманистической благоглупости не было. Он с большим удовольствием шутил по поводу гордыни и непробиваемости «ученых мужей». И очень ценил хорошую шутку. Но только если она не была пошлой. «Ад достоин всяческого посмеяния». Поэтому батюшка радовался, как ребенок, когда удавалось уязвить врагов Церкви. Он сам часто подтрунивал над занудами и людьми полагавшими, что он будет за них молиться, а им уже ничего не надо делать для собственного исправления.
Мне постоянно говорили, что я обязан снять фильм о батюшке, и я для начала снял несколько его служб. Но когда я пытался снимать отца Василия в непринужденной обстановке, он всегда либо махал руками и приказывал прекратить съемку, либо становился неестественно важным. Батюшку нельзя было заставлять «петь не своим голосом». Не нужно было просить его рассуждать на богословские темы. Батюшка же сам о себе говорил, что он «практик». Феномен его служения заключался в молитве о вверенных ему чадах. Нужно было не организовывать съемку - он терялся и терял естественность при нацеленной на него камере, а подсматривать, как он общается с людьми. Но этого он в ту пору не позволял. Камеры в храме появились гораздо позже. В последние годы иногда батюшку снимало несколько десятков наших прихожан и «ненаших», приехавших к нему за советом. Все же мне удалось побывать с ним на его родине и снять его в естественной обстановке.
Мы встретились не договариваясь в Оптиной пустыни. Он приехал туда из Болхова с орловскими родственниками. Рядом с монастырем поселилась наша общая знакомая - монахиня из Москвы. Она пригласила нас на чай после воскресной литургии. В числе приглашенных был некто Мыкола, приехавший в Оптину из Полтавы. Он прошел сквозь огонь, воду и все известные музыкальные инструменты. По природе очень деловой человек, он с легкостью придумывал и совершал авантюрные дела, а результат довольно скоро пропивал и прогуливал. Такая жизнь опустошила его. Потеряв к ней интерес, он по чьему-то совету приехал в Оптину Пустынь. Но понять для чего взрослые люди часами стоят, слушая монашеское пение, он долго не мог. Прошло немало времени, прежде, чем он в первый раз исповедался. Но и это не помогло. Он сидел с нами за столом, с удивлением прислушивался к нашему разговору.
Что Мыкола молчишь? - спросил его отец Василий.
Да я слушаю. И думаю, - ответил он.
Может, спросить чего хочешь? - продолжал батюшка. - Я вижу, у тебя много вопросов.
Да, на мои вопросы до утра отвечать будете, - усмехнулся Мыкола.
Ну, и давай поговорим до утра. Поехали со мной ко мне на родину, - неожиданно предложил батюшка. - Ты тут все равно ничего не делаешь.
Мыкола помолчал несколько минут, потом решительно мотнул головой: «Поехали».
Ну, и ты, Сашка, дуй с нами, - неожиданно обратился отец Василий ко мне.
Меня уговаривать не пришлось. Мы вышли с Мыколой из избы.
Что это за батек? - спросил он меня.
Я сказал ему, что Господь призрел на него и послал ему именно того, кто вразумит его и изменит его жизнь.
Мыкола недоверчиво пожал плечами и рассказал о неудовольствии батюшкой многих монахов. Дело в том, что отец Василий сказал после службы проповедь, в которой обличил некоторых монахов-младостарцев, возомнивших себя опытными духовниками. Батюшка знал много случаев, когда от чрезмерной строгости таких монахов, люди приходили в отчаяние и переставали вообще ходить в Церковь. Досталось от батюшки и тем, кто вел яростную борьбу с ИНН.
Я пообещал по дороге прокомментировать эту историю.
Мы выехали на двух машинах. Родственники отца Василия - на одной. Мы с отцом Василием и Мыколой - на мыколиной «Шкоде». У ворот нас поджидала целая толпа питерцев, оказавшихся в этот день в Оптиной. Некоторые стали проситься с нами. Всем хотелось попасть с батюшкой на его родину.
Еще увидите мою родину, - пообещал батюшка.
Так и произошло. Через несколько лет духовные чада отца Василия стали приезжать в Болхов целыми автобусами.
Мы сидели в машине, как батюшка вдруг приказал остановиться. Он вышел и направился к группе военных, шедших в сторону монастыря. Я поспешил за ним. Батюшка решительно встал у них на пути и, радостно улыбаясь, произнес длинную тираду, от которой военные буквально опешили. Это были генералы и полковники медицинской службы. В отце Василии трудно было признать священника: борода короткая, стрижка, в отличие от снующих повсюду монахов, тоже короткая. Одет в куцый плащик пятидесятых годов. На голове неказистая шляпа той же поры. Стоптанные грубые ботинки фабрики «Скороход». Что за человек?! Местный козельский дедушка - да и только. А дедушка этот радостно говорит им: «Верной дорогой идете товарищи. Комиссары ее от вас долго загораживали. А вы - молодцы! Идите по ней всегда. Будьте настоящими воинами Христовыми. Тогда никакой враг вас не одолеет. Вы моложе меня. Не знаете войны. А я знаю. И знаю, что без Бога - не видать бы нам победы. Как только открыли коммунисты храмы, так и отступать перестали. И вы никогда не отступайте. Уповайте на Бога! Уж Он-то никогда не подведет!»
Военные медики слушали отца Василия, переминаясь с ноги на ногу. Были они ужасно похожи друг на друга: низкорослые, с одинаковыми пузцами и все, как один, совершенно без шей. Возможно, шеи и были, но они втянули их от испуга. В начале девяностых с военными еще так не разговаривали. Отец Василий широким крестом благословил их и попрощался за руку с каждым. Те послушно протягивали ему руки, но было видно, что смущение их еще больше усилилось. Генералы обычно подают руку первыми. Если вообще подают…
Сначала мы заехали в Шамордино. Монахини узнали батюшку, и буквально через минуту навстречу нам шла радостная настоятельница. Она провела нас в храм, рассказала о трудностях, с которыми постоянно приходится сталкиваться при восстановлении обители. Мы сходили на монастырское кладбище. Нам показали могилу сестры Льва Толстого. Батюшка спел «Со святыми упокой». Мы, как могли, подтягивали вместе с монахинями. Спустились к источнику. Потом батюшку на целый час увели от нас насельницы. Желающих получить духовный совет оказалось немало. Мы с Мыколой прошли назад по дороге, выбрали точку, и я поснимал прекрасные виды. Дорога к Шамордино лежит на вершине высокого холма, с которого открываются бескрайние дали. Сам холм широкой дугой опоясывает просторную долину. Внизу серебряной змейкой вьется речка с ракитами по берегам. За ней до самого горизонта луга с аккуратными стогами. Монастырь с островерхим храмом венчал правый край открывшейся перед нами картины, и казалось, что весь этот пейзаж придуман исключительно для того, чтобы подчеркнуть его величие и красоту.
Потом мы долго ехали вдоль пологих холмов, покрытых березовыми перелесками. Белые стволы казались прозрачными на фоне голубого неба. Подъехали к Белеву - родине поэта Жуковского. Грустная картина. Обшарпанные серые дома, давно позабывшие о существовании маляров и штукатуров. Разгромленные церкви. Огромные ямы посреди центральной улицы. Асфальт давно кончился, а за Белевым и грунтовая дорога практически прекратилась. Мыкола стонал и мычал, когда его новая «Шкода» билась днищем о колдобины: «Долго еще так ехать?» - жалобно спрашивал он у отца Василия.
Терпи, Коля, - смеялся батюшка. - Вот и немцы во время войны на своих «Виллисах» и «Хорхах» очень этим делом интересовались.
Пока дорога была еще проезжабельной, Мыкола задавал отцу Василию разные вопросы, из чего стало ясно, что он не имеет никакого представления ни о Церкви, ни о духовной жизни. Батюшка очень скоро утомился и, услышав очередной нелепый вопрос, кивал мне: «Ну-ка, скажи ему».
Я старался отшучиваться. Но если уместно было поговорить о чем-нибудь серьезно, то отвечал серьезно. Катехизация получилась забавной и продолжалась она без перерыва 10 дней, поскольку после Болхова я пригласил Мыколу к себе в Петербург.
В одном месте батюшка попросил остановиться. Мы вышли и спустились в яблоневый сад. Я никогда прежде не видел такого изобилия. Ветки яблонь низко наклонились от тяжести огромных плодов. Вся земля была усеяна яблоками. Батюшка поднял несколько особенно крупных яблок и стал их по очереди надкусывать. Я последовал его примеру. Сладкие, сочные. Батюшка тяжело вздохнул: «Где же хозяин? Уже из Голландии и Израиля яблоки возим, а свои пропадают»…
В Болхов мы приехали поздно. Выпили чаю с бутербродами и стали устраиваться на ночлег. Нам с Мыколой определили по отдельному месту. Сам же батюшка лег с мужем своей племянницы на малоудобную полуторную кровать с панцирной сеткой. Все мои попытки позволить мне лечь на полу закончились строгим батюшкиным приказом «лечь, куда велено, и не перечить». В первую ночь я так и не смог уснуть. Было ужасно неловко. Бедный батюшка! Такое неудобное ложе, да еще и на двоих. Но батюшка довольно быстро уснул. И сосед его тоже был горазд спать в спартанских условиях.
Утром мы пошли на кладбище поклониться батюшкиным родителям. Служить литию он не стал, тихо помолился и повел нас вверх по улице, ведущей к местной «поклонной горе». Там, на площадке с огромными бетонными буквами, сложенными в название города «Болхов», мы долго разглядывали лежавший под нами город. Я насчитал семь церквей вместе с развалинами Троицкого Оптина монастыря, стоявшего вне города на высоком холме. Но, кажется, были и другие церкви. Просто их не видно с той точки, где мы находились. Отец Василий стал показывать место, куда немцы гоняли его вместе с другими болховчанами на рытье окопов. Рассказал о том, как отступали наши войска, бросая город на произвол судьбы. Никакой эвакуации, кроме семей начальников не было. Вместо того, чтобы раздать съестные припасы брошенному населению, было велено их сжечь.
Затем мы вернулись в город, перешли речку по подвесному мосту и пошли в сторону Троицкого Оптина монастыря. Проходя по улицам, по которым он ходил в школу и в церковь, показал места, где стояли соседские хулиганы, издевавшиеся над ним. Его дразнили «попом». Похоже, дело не заканчивалось одними оскорблениями. Но подробностей он нам не поведал. За речкой шла череда холмов, разделенных оврагами. Мы поднялись на ближайший, откуда открывался замечательный вид на ту часть Болхова, откуда мы пришли, где стоял родительский дом отца Василия.
Батюшка долго стоял, предаваясь воспоминаниям. Рассказывал о соседях, показывая, кто где жил и чем ему запомнился. Время было тяжелое. К его отцу часто приходили за советом соседи, попавшие в беду. В доме всегда было многолюдно. С той поры батюшка привык слушать «глас народа», вдаваться в детали и суть проблем. Он с детства узнал о нужде, людском горе. О репрессиях и зверствах безбожной власти ему было известно не понаслышке. Арестовывали священников, активных прихожан. Много людей исчезло безо всяких объяснений причин. Показывая, где стояла мельница, где были лавки на улице спускавшейся к реке от соборной площади, батюшка покачнулся и чуть не наступил на свернувшегося клубком ежа. Более получаса он смеялся, рассматривал укутанного в желтые листья ежа, осторожно поддевал его носком ботинка, чтобы тот развернулся и побежал. Но тот только фыркал и оставался в прежнем положении. У меня что-то случилось с камерой, и я не смог заснять этой удивительной сцены. Жаль! Ах, как жаль! Батюшка был такой веселый, стал рассказывать что-то о детстве, чего я, к сожалению, не запомнил. Помолодел на глазах. И если до этого шагал с трудом (я боялся, что он не дойдет до монастыря), то после этой встречи с ежом он шел бодро, чуть ли не вприпрыжку.
У развалин монастырского собора настроение батюшки изменилось. Он погрустнел. Да и было отчего. Внутри собора зияли ямы - это комсомольцы искали сокровищ. Стены были ободраны и испещрены непристойными надписями. Кресты сбиты. Заросли лопуха подошли вплотную к стенам. Воистину мерзость запустения.
Батюшка долго ходил, вздыхал: «Ничего у них не выйдет с их перестройкой, пока не покаются и не восстановят разрушенных храмов. Бог поругаем не бывает!»
Теперь, глядя на восстановленный монастырь, трудно представить в каком положении он был 20 лет назад.
Вечером мы с Мыколой помогали батюшке собирать яблоки в саду. Набралось 2 мешка. Как их доставить в Петербург? Я предложил Мыколе поехать ко мне в гости, заодно завести яблоки батюшке. Обещал показать ему город, отвезти к Ксении Блаженной и к отцу Иоанну Кронштадтскому, а главное - чтобы он побывал на батюшкиной службе и познакомился с общиной Серафимовского храма. К удивлению, Мыкола сразу же согласился. Он сказал, что несколько раз уже беседовал с отцом Илием, а теперь неплохо бы сравнить двух старцев. Резоны его были малопонятны. Он решительно не понимал, как ему отказаться от мирских удовольствий и полагал, что найдет духовника, который позволит ему и с барышнями веселиться, и кое-что для Церкви делать. Что именно - он представлял с трудом.
В Болхове мы пробыли три с половиной дня. Побывали на службе в двух действовавших тогда храмах. В храме Рождества Христова на всенощной. В этой церкви служил до войны отец Василий Веревкин. Этот священник сыграл очень важную роль в жизни батюшки. Под его водительством он делал первые шаги в Церкви. С ним молодой Вася Ермаков был угнан немцами в Эстонию, где обрел второго учителя - фактически спасшего ему жизнь. Это был отец Михаил Ридигер. С его сыном - будущим Патриархом Алексием Вторым отец Василий сохранил дружбу на всю жизнь. Но это особая история.
А в Болхове мы отстояли литургию во Введенской церкви. Батюшка сослужил настоятелю - молодому многочадному отцу Петру.
Эта церковь запомнилась тем, что в ней хранилась деревянная статуя Николая Угодника, перенесенная из собора да еще хором из четырех древних старушек. Они пели такими жалостными, дребезжащими голосами, что казалось: вот-вот испустят дух. И распев у них был особый - отдаленно похожий на обиход неведомый девятый болховский глас для не столько поющих, сколько жалобно вопиющих.
После службы певчие вместе с другими старушками долго одолевали батюшку. Он рад был видеть знакомые с детства лица. Потом мы отправились на воскресную ярмарку. По дороге батюшка говорил о том, как он любит Болхов - город церквей. Сокрушался о том, что нынешний народ растерял веру и не испытывает нужды в храмах, которые воздвигли их предки. Я спросил его «не хочет ли он последние годы жизни провести на Родине?» Он тяжело вздохнул: «Да как оставишь моих питерских чад»…
На ярмарке отцу Василию ничего не было нужно. Он просто хотел посмотреть на земляков. Он заговаривал с торговцами съестного и хозяйственного товара, делал вид, что приценивается, но ничего не покупал. Он довольно долго ходил по рядам. Мыкола томился, с тоской поглядывал на пивной ларек. Но мы условились, что ничего спиртного в Болхове пить не будем.
Собирались мы поехать в Спас-Чекряк, где служил причисленный к лику святых отец Георгий Косое, но этим планам не суждено было сбыться. Появились какие-то люди, прознавшие о приезде батюшки. На следующий день мы освящали дом вернувшихся с севера болховчан. Потом крестили на дому полугодовалую девочку. Я читал «Апостол», подпевал батюшке.
Все, вернемся, я из тебя дьякона сделаю, - объявил мне свою волю отец Василий.
Но о поездке в Спас-Чекряк пришлось забыть. Племянница рассказала отцу Василию о каких-то семейных делах, требовавших скорейшего возращения в Орел.
Батюшка с племянницей и ее мужем поехали в Орел, а мы с Мыколой на его груженой болховскими яблоками «Шкоде» - в Петербург с заездом в тверскую деревеньку, где жила с дочерьми моя жена. Почти всю дорогу Мыкола рассуждал о рачительности и умении жить «хохлов» и никчемности «москалей». Показывая на покосившиеся избушки, стоявшие вдоль дороги, он говорил: «Во, москали, зробылы соби халабудок та и живуть потихесеньку. А шо це за життя!» Но когда халабуды сменились петербургскими дворцами, он поутих. Но тут уж я дал волю рассуждениям о дружбе народов, о преступлении политиков, о трагическом разрыве единого организма, о готовности лечь под наших врагов, и об умении «грести до сэбэ», куда и Крым с Новоросией попали под сурдинку. Говорил я все это шутливой форме, но мой гость «надувся».
В Петербурге ему понравилось. Батюшка встретил его, как старинного друга, обласкал и прилюдно заявил, что «у раба Божьего Николая все будет очень хорошо».
Это обещание исполнилось. Мыкола теперь уважаемый человек - Николай Емельянович – хозяин гостиницы при Оптиной Пустыни. Живет барином в огромном доме. Выстроил целую деревню, куда съехались прекрасные работники - родственники и полтавские знакомцы. У него тучное стадо дойных коров и бычков, десятки гектаров черноземов. Но главное - его стараниями восстановлен храм Ильи Пророка, куда на престольный праздник приезжают служить оптинские священники с несколькими автобусами паломников. Внизу под храмом Емельяныч расчистил источник и построил купальню. Говорят, вода в нем святая, и уже отмечены случаи исцелений.
А вот со мной вышла незадача. Дьяконом я не стал. Конечно, по своим грехам. Да и слабаком я оказался. По приезде из Болхова батюшка установил череду, когда мне надлежало читать часы и апостол. Я встретил неожиданное противодействие. Чтецы всячески показывали недовольство появлением конкурента, а один священник преподал мне такой урок «христианской любви», что я долго не появлялся в Серафимовском храме. Когда же я снова появился и рассказал отцу Василию о причине моего исчезновения, тот горько вздохнул: «Эх, ты… Не мог потерпеть. Что думал, тебя конфетами с букетами встретят? А как меня гоняли! От одного Кузьмича можно было в Антарктиду сбежать». (Кузьмич был стукачом из спецслужб в ранге старосты).
Он махнул рукой: «Давай, изживай гордыню. Кто тебе сказал, что тебя все будут любить и по головке гладить? Царство Небесное нудится. А ты думаешь, что жизнь - это ЦПКиО с каруселями и качелями…»
Больше речи о дьяконстве он не заводил. Фильм о нем приказал пока не делать: «А то будет нам и от братии и от лжебратии».
Некоторое время он никому, кроме Людмилы Никитиной не позволял себя снимать, но через несколько лет бороться с видеокамерами уже стало невозможно. И батюшка перестал обращать на них внимание. Мне он приказал собирать материал: «Потом поглядим, что с ним делать».
Дьяконом я не стал, но жизнь моя и вправду наладилась. Как-то незаметно выбрались из безденежья. Однажды батюшка в алтаре читал записки. В одной из них было 500 рублей. При свирепствовавшей тогда девальвации - копейки. Батюшка протянул мне эту купюру, подмигнул и приказал: «Копи деньги!». С тех пор худо-бедно, но ни одного дня не голодали. Хватало на все. Я уверен, что по батюшкиным молитвам мы и квартиру в центре города получили в номенклатурном доме. Шансов не было никаких, ан - получили. Была еще одна беда, которой удалось избежать. Меня оклеветали и могли посадить на 4 года за то, что я организовал протест против увольнения с работы замечательного человека.
На его место метила любовница очень большого начальника. И я попал в ситуацию: завертелась карательная машина, и остановить ее могло только чудо. И чудо совершилось.
Моя благодарность и любовь к батюшке велика, но и безмерно раскаяние оттого, что я много раз огорчал его. Ему нравились мои опусы, и он постоянно говорил: «Так держать! Громи фашистского бродягу! Пиши больше!»
Но писал я мало. И молитвенник из меня не вышел. Разве что в оставшееся отпущенное мне время стану трудиться больше.
Прости, меня батюшка, окаянного.
В поселке Фряново есть старинная церковь Иоанна Предтечи. Большой и красивый храм, сохранившийся до наших дней во многом благодаря людям, которые проживали в этом поселке. Когда-то в далекие 30-ые годы этот храм защищали от закрытия священник и четыре монахини. Вот про этих людей я и хочу рассказать.
Как-то мне позвонила моя школьная подруга Татьяна, я рассказала ей, что совершенно случайно нашла своего родственника, о котором почти 70 лет ничего не было известно. Он был сельским священником. Думали, что погиб где-то в лагерях, а оказалось, что его и еще 10 священников расстреляли в сентябре 37 года. Татьяна поведала, что они тоже ищут своего прадедушку, отца Василия Смоленского, но пока ничего не нашли. Я пообещала ей помочь, ведь у меня уже был какой-то опыт. Написала письма в архивы, послала запрос в Минусинск, ведь, по словам родных, отца Василия сослали именно в этот город. Но, увы, отовсюду мне приходили ответы, что сведений о таком человеке нет. Уже отчаялась его найти. Я не очень верующий человек, но, не знаю почему, стала молиться Господу, чтобы он помог мне найти хоть что-то об этом священнике. И произошло чудо. На мое имя пришла справка из Прокуратуры о реабилитации о. Василия Смоленского. Никаких запросов в Прокуратуру я не посылала, так как понимала, что у меня не было никаких прав на получение этой справки - ее дают только родственникам, после предоставления документов, подтверждающих родство. А еще через несколько дней пришло письмо, где было написано, что я могу приехать в ГА РФ и ознакомиться с делом "моего" родственника - Василия Смоленского. Вот так отец Василий стал мне прадедушкой.
На следующий же день я поехала в архив. Мне дали дело и предупредили, что ничего переснимать нельзя: "А все, что вам интересно, переписывайте от руки". В деле оказалось 72 листа и еще 3 конверта с личными письмами и документами. Когда ехала в архив, то думала, что буду переписывать только те сведения, которые относятся к священнику. Но, открыв дело, поняла, что нужно переписать все. Ведь прочитав показания монахинь и священника, я поняла - передо мной были показания глубоко верующих людей. Ни следователи, ни арест, ни обвинения не сломили их. Никто из них не признался в предъявленных им обвинениях. Малограмотные монахини дали такие показания, что, прочитав их, понимаешь, что пережили эти люди, потерявшие все, все - кроме веры! И эта вера в Бога была для них самым главным в жизни.
Священник Василий Григорьевич Смоленский родился 23 февраля 1876 года в селе Амерево Щелковского района. Закончил Московскую духовную семинарию в 1896 году. После ее окончания был учителем в церковно-приходской школе при Берлюковской пустыни. С 1900 по 1918 год служил священником в с. Никольском Подольского уезда. С 1918 года перешел на службу в свое родное село Амерево. С 1930 года был священником Иоанно-Предтеченского храма поселка Фряново. Был женат на дочери священника Марии Николаевне, у них было 5 сыновей.
Судьба о. Василия, как и всех верующих в те времена, была трагична. Еще до ареста у него проводили бесконечные обыски, отобрали все, что можно было взять. Даже переписка о. Василия с сыновьями хранилась в личных вещах, взятых у монахини Евгении Ефимовой. Он потерял все, кроме веры в Бога. С монахинями Александрой, Евгенией, Елисаветой и Аграфеной он противостоял целому коллективу "Интернациональной" фабрики, рьяные агитаторы которой призывали к закрытию церкви и размещению в храме культурного учреждения. За год до ареста, когда дома никого не было, к нему приходили с обыском.
Но батюшка продолжал служить Богу и людям. В его деле я нашла несколько справок из сельсовета. Крестьяне обращались к священнику с просьбой по христиански похоронить своих умерших родственников, для этого необходимо было разрешение сельсовета. В деле сохранились прошения приходских советов села Алешина и села Ермолина с просьбой приехать служить в их храмы. Сохранилось прошение на имя Его Преосвященства, где читаем: "…о. Василий …священник очень хороший. Прошу для него место и молитв Ваших за меня грешного". 1930 г. 19 февраля.
Простой сельский священник смотрел на десятилетия вперед. Он защищал свой храм от закрытия и обращался к верующим с этой просьбой. Сведения об о. Василии Смоленском переданы в Берлюковскую пустынь, в Амерево, во Фряново и в Никольскую церковь Подольского района.
Ефимова Александра Яковлевна родилась в 1881 году, происходила из крестьян дер. Головино Щелковского района. До ареста проживала в деревне Головино. Была арестована 22 мая 1931 года. При аресте был обнаружен и изъят у монахини один боевой патрон. Откуда у монахини мог взяться боевой патрон, остается только догадываться! Она пробыла в Казанско-Головинском монастыре с 1905 по 1921 год. После закрытия монастыря была членом монастырской артели. Когда в 1924 году, по ходатайству крестьянского общества, артель закрыли, работала на разных работах. В деле хранятся письма от сестры по монастырю Саши Кузнецовой, каждое из них начинается словами: "Христос посреди нас, дорогая о Христе сестра Саша". В этих письмах нет уныния и жалоб на судьбу, хотя жили они без всяких средств к существованию: "…монашествующие будете гонимы за имя Мое, сказал Спаситель. Дорогая, дожили и еще дотерпимся… Время тяжелое, надо позаботиться и о своей душе… Саша, слухи идут, что будто наш собор закроют, вот это великое для нас горе. Видно по всему, что нужно еще нам готовиться к тяжелым крестам по всей нашей жизни…Остаюсь многогрешная Александра".
В 1936 году Александра Яковлевна вернулась из ссылки. После отбытия заключения монахиня Александра вернулась в Москву, но монастырь был разрушен. Тогда она приехала на родину в деревню Головино. Её отец к тому времени выстроил для дочери Анастасии маленький домик на конце деревни, и монахиня Александра стала жить вместе с сестрой. Во время ссылки монахиня Александра получила болезнь - её не оставлял страшный кашель, у неё очень болели ноги. Каждую службу она молилась в церкви села Маврино в пределе Николая Чудотворца сидя. Она привезла из монастыря диван, комод и пяльцы для одеял. Диван ныне передан Фряновскому музею.
Умерла монахиня Александра Ефимова в 1959 году и была похоронена в селе Маврино. Сведения о ней переданы в Храм "Знамения" в Аксиньино (Москва).
Ефимова Евгения Васильевна родилась в 1878 году в крестьянской семье, в деревне Головино, малограмотная. Была арестована 22 мая 1931 года. С 1899 года подвизалась в Алексеевском монастыре г. Москвы, где была до самого его закрытия в 1923 г. До 1928 г. жила в Москве, занималась тем, что ходила читала по покойникам, потом проживала в деревне Головино. В деле хранятся личные вещи монахини Евгении. Тоненькая книжечка с молитвами: акафист Всемогущему Богу в нашествии и напасти, стихи, переписанные от руки:
Что будет там, не знаю
И знать нельзя теперь,
Но дай мне лить потоки,
Дай, Боже, слезы лить,
Чтоб ими злы пороки,
Я ныне мог омыть.
Избавиться от ада,
И там вселиться мог,
Где вечная отрада,
Зиждитель всех наш Бог.
На обвинения следователя монахиня Евгения ответила: "В антисоветской агитации виновной себя не признаю". Сведения о монахини Евгении переданы в Алексеевский монастырь в Москве.
В 1936 году Евгения Васильевна вернулась домой из ссылки. Проживала в деревне Головино Щёлковского района. Работала в колхозе д. Головино. Умерла Евгения Васильевна 12 мая 1948 года. В справке из Щёлковского управления ЗАГС почему-то написано не Евгения, а Елена Васильевна. Может быть Евгения - это было монашеское имя?
Соболева Елизавета Александровна родилась в 1873 году в крестьянской семье села Фряново. Была арестована 23 мая 1931 года. Проживала на квартире в поселке Фряново по Интернациональной улице, дом №9. Из показаний монахини Елизаветы: "В монашестве жила, т. к. я дала Богу обещание пойти в монастырь. И в 21 год отроду я ушла в Федоровский монастырь города Переславля (сведения о ней переданы в этот монастырь). И до 1923 года служила там, пока нас не выгнали. Никаких разговоров с верующими не вела, потому что всякий знает про себя". С 1923 года по день ареста жила в поселке Фрянове и служила монашкой во Фряновском храме. Никаких писем и личных вещей монахини Елизаветы в деле нет. Из всех родственников у неё был только племянник - Михаил Георгиевич Соболев, работал на Интернациональной фабрике мастером.
В 1936 году Елизавета Александровна вернулась из ссылки домой. Проживала в посёлке Фряново Щёлковского района. Работала на Интернациональной фабрике. Умерла Елизавета Александровна 23 марта 1959 года, в возрасте 86 лет.
 |
Махонькова Аграфена (Агриппина) Федоровна (так написано в листах дела, родственники сообщили, что звали её не Аграфена, а Агриппина Ивановна) родилась в 1885 году в деревне Еремино, в крестьянской семье. Была арестована 22 мая 1931 года. Работала на фабрике в г. Москве до 1914 года. С 1914 г. по 1923 г. служила монахиней при монастыре святителя Николая, ст. Полотняная (ныне, по сведениям из Калужской епархии, этот монастырь полностью разрушен) . А с 1923 г. проживала в д. Еремино, недалеко от Фряново. На вопрос, что заставило пойти в монастырь, ответила: "Я имею религиозные убеждения". На вопрос о том, что в настоящее время многие стали безбожниками, ответила: "Всякий по своему с ума сходит, всех неверующих, по писанию Божию, Господь будет наказывать". Аграфена Федоровна была малограмотной, протокол допроса ей зачитывали, в конце стоит ее подпись крупным детским почерком. Никаких личных вещей, кроме удостоверения личности, у Аграфены Федоровны не взяли.
В 1936 году Агриппина Ивановна вернулась из ссылки. Она была в ссылке не в Казахстане, как написано в листах дела, а в Узбекистане, где-то под Самаркандом. Она присылала письма родственникам, писал их учитель, у которого она проживала. После возвращения из ссылки Агриппина Ивановна проживала в деревне Ерёмино Щёлковского района. Умерла Агриппина Ивановна 10 февраля 1969 года. Похоронена в селе Рязанцы.
Ни священник, ни монахини виновными себя не признали. Стойкостью и мужеством этих людей можно только восхищаться. Мы должны помнить их и знать - в те далекие годы эти люди защищали Бога, веру и Фряновский храм. Всех их судили на 5 лет ИТЛ, потом этот срок заменили ссылкой в Казахстан по ст. 58 п. 10. и добавили еще п. 11, который для осужденного в 37 году означал смерть. Человеку по этой статье давали 10 лет лагерей и, если он чудом выживал, то по окончании срока ему добавляли новый. Он должен был умереть, на свободу не отпускали.
Чудом выжили монахини. Ни ссылка, ни тяжёлая жизнь их после возвращения не сломали их. До конца своих дней они остались преданы Богу, ходили на все службы в Мавринскую церковь. Где погиб о. Василий - неизвестно. В сведениях о нём, пришедших из Казахстана, написано, что в 1936 году он был освобождён. Больше никаких сведений о нём нет.
Надежда Голубятникова
Священник Василий Шустин
Старец Нектарий Оптинский
Приехав в Оптину, мы отслужили панихиду (по почившем старце Варсонофии, который был духовным отцом отца Василия. - Ред. ), поплакали, погоревали и спрашиваем служившего иеромонаха: «Кто теперь старчествует?» - «Отец Нектарий», - ответил тот.
Тут-то я и понял, почему отец Варсонофий, покидая скит, послал меня к отцу Нектарию: чтобы я с ним познакомился поближе; он уже заранее указал мне, кто должен мною руководить после его смерти.
Мы решили после обеда пойти к нему. Все на нас с любопытством смотрели, так как весть о нашей особенной свадьбе разнеслась по Оптиной.
Это ведь было предсмертное благословение батюшки.
В три часа мы пошли по знакомой дорожке в скит. Отец Нектарий занимал помещение отца Иосифа, с правой стороны от ворот. Я с женой разделился. Она пошла к крылечку снаружи скитских стен, а я прошёл внутрь скита. Келейник, увидав меня, узнал. Он был раньше келейником у старца Иосифа. Он тотчас же доложил батюшке. Батюшка вышел минут через десять, с весёлой улыбкой.
Отец Нектарий, в противоположность отцу Варсонофию, был небольшого роста, согбенный, с небольшой клинообразной бородой, худой, с постоянно плачущими глазами. Поэтому у него в руках всегда был платок, который он, свернув уголком, прикладывал к глазам.
Батюшка благословил меня и пригласил за собой. Провёл он меня в исповедальную комнату, а там я уже увидел мою супругу, она встала и подошла ко мне, а батюшка поклонился нам в пояс и сказал:
Вот радость, вот радость. Я был скорбен и уныл, а теперь радостен (и его лицо сияло детской улыбкой). Ну, как же теперь мне вас принимать? Вот садитесь рядышком на диванчик. - И батюшка сел напротив. - Ведь вас благословил великий старец… Старец Варсонофий настолько великий, что я его и кончика ноготка на мизинце не стою. Из блестящего военного в одну ночь, по благословению Божью, сделался он великим старцем. Теперь только, после его смерти, я могу рассказать это дивное его обращение, которое он держат в тайне.
И отец Нектарий рассказал историю обращения отца Варсонофия.
Вот как велик был старец Варсонофий! И удивительно был батюшка смиренный и послушный. Как-то он, будучи послушником, шёл мимо моего крылечка, я ему и говорю в шуточку: «Жить тебе осталось ровно двадцать лет». Я ему говорил в шуточку, а он и послушался, и ровно через двадцать лет в тот же день, четвёртого апреля, и скончался. Вот какого великого послушания он был!
Перед такой силой отца Нектария меня невольно передёрнула дрожь. А он продолжал:
И в своих молитвах поминайте «блаженного схиархимандрита Варсонофия». Но только три года поминайте его блаженным, а потом прямо «схиархимандрита Варсонофия». Сейчас он среди блаженных… Ищите во всём великого смысла. Все события, которые происходят вокруг нас и с нами, имеют свой смысл. Ничего без причины не бывает… Вот для меня великая радость - это ваше посещение. Я был скорбен и уныл. Всё приходят люди с горестями и страданиями, а вы имеете только радости. Это посещение Ангела… Сейчас у меня много посетителей, я не могу вас как следует принять. Идите сейчас домой и приходите к шести часам вечера, когда начнётся всенощная и все монахи уйдут в церковь. Келейника я своего тоже ушлю, а вы и приходите, пускай другие молятся, а мы здесь проведём время.
Благословил нас, и мы опять разошлись: я пошёл через скит, а жена - через наружное крылечко.
Когда отзвонили ко всенощной, я с женой отправился в скит. Дверь в дом старца была заперта. Я постучал, и открыл её мне сам отец Нектарий. Потом он впустил жену и посадил нас опять вместе в исповедальной комнате.
Пришли ко мне молодые, и я, как хозяин, должен вас встретить по вашему обычаю. Посидите здесь немножко.
Сказав это, старец удалился. Через некоторое время он несёт на подносе два бокала с тёмной жидкостью. Поднёс, остановился и, поклонившись нам, сказал:
Поздравляю вас с бракосочетанием, предлагаю вам выпить во здравие. Мы с недоумением смотрели на старца. Потом взяли бокалы, чокнулись и стали пить. Но, пригубив, я тотчас же остановился и моя жена также. Оказалось, что в бокалах была страшная горечь.
Я говорю батюшке «горько», и моя жена также отвернулась.
И вдруг это самое, мною произнесённое слово «горько», меня ошеломило, и я представил, как на свадебных обедах кричат «горько», и рассмеялся. И батюшка прочитал мои мысли и смеётся.
Но, - говорит, - хотя и горько, а вы должны выпить. Всё, что я делаю, вы замечайте, оно имеет скрытый смысл, который вы должны постигнуть, а теперь пейте.
И мы с гримасами, подталкивая друг друга, выпили эту жидкость. А батюшка уже приносит раскрытую коробку сардин и велит всю её опустошить. После горького мы вкусили сардины, и батюшка всё унёс. Приходит снова, садится против нас и говорит:
А я молнию поймал. Умудритесь-ка и вы её поймать, хочешь, покажу. Подходит к шкафу, вынимает электрический фонарик, завёрнутый в красную бумагу, и начинает коротко зажигать, мелькая огнём.
Вот это разве не молния? Совсем как молния! - И он, улыбаясь, положил фонарик в шкаф и вынул оттуда деревянный грибок, положил его на стол, снял крышку и высыпал оттуда золотые пятирублёвые и говорит: - Посмотри, как блестят! Я их вычистил. Здесь их двадцать штук на сто рублей. Ну, что, посмотрел, как золото блестит, ну и довольно с тебя. Поглядел и будет. Собрал опять монеты и спрятал. И ещё батюшка кое-что говорил. Потом он опять вышел. Смотрим, снова несёт нам два больших бокала, на этот раз со светло-жёлтой жидкостью, и, с той же церемонией и поклоном, подносит нам. Мы взяли бокалы, смотрели на них и долго не решались пить. Старец улыбался, глядя на нас. Мы попробовали. К нашей радости, это было питьё приятное, сладкое, ароматное, мы с удовольствием его выпили. Это питьё было даже немного хмельное.
На закуску он преподнёс шоколаду миньон, очень жирного и очень много, и велел всё съесть. Мы пришли прямо в ужас. Но сам подсел к нам и начал есть.
Я посмотрел на батюшку и думаю: как это он ест шоколад, а ведь по скитскому уставу молочное воспрещается. А он смотрит на меня, ест и мне предлагает. Так я и остался в недоумении.
Он велел нам обязательно доесть этот шоколад, а сам пошёл ставить самовар…
В 11 часов отец Нектарий проводил нас до наружного крыльца и дал нам керосиновый фонарик, чтобы мы не заблудились в лесу, а шли бы по дорожке. При прощании пригласил на следующий день в 6 часов.
Кругом в лесу стояла тишина, и охватывала жуть. Мы постарались скорее добраться до гостиницы. Богомольцы шли от всенощной, и мы вместе с ними незаметно вошли в гостиницу.
На следующий день мы опять в 6 часов вечера пришли к батюшке. На этот раз келейник был дома, но батюшка не велел ему выходить из своей келлии.
Батюшка опять пригласил нас вместе в исповедальню, посадил и стал давать моей жене на память различные искусственные цветочки и говорить при этом: когда будешь идти по жизненному полю, то собирай цветочки, и соберёшь целый букет, а плоды получишь потом.
Мы не поняли, на что батюшка здесь намекает, ибо он ничего праздного не делал и не говорил.
Потом он мне объяснил. Цветочки - это печали и горести. И вот их нужно собирать, и получится чудный букет, с которым предстанешь в день Судный, и тогда получишь плоды - радости. В супружеской жизни, далее говорил он, всегда имеются два периода: один счастливый, а другой печальный, горький. И лучше всегда, когда горький период бывает раньше, в начале супружеской жизни, но потом будет счастье.
Потом батюшка обратился ко мне и говорит:
А теперь пойдём, я научу самовар ставить. Придёт время, у тебя прислуги не будет, и ты будешь испытывать нужду, так что самовар придётся самому тебе ставить.
Я с удивлением посмотрел на батюшку и думаю: «Что он говорит? Куда же наше состояние исчезнет?»
А он взял меня за руку и провёл в кладовую. Там были сложены дрова и разные вещи. Тут же стоял самовар около вытяжной трубы. Батюшка говорит мне:
Вытряси прежде самовар, затем налей воды; а ведь часто воду забывают налить и начинают разжигать самовар, а в результате самовар испортят, и без чаю остаются. Вода стоит вот там, в углу, в медном кувшине, возьми его и налей.
Я подошёл к кувшину, а тот был очень большой, ведра на два, и сам по себе массивный, медный. Попробовал его подвинуть, нет - нету силы; тогда я хотел поднести к нему самовар и начерпать воды. Батюшка заметил моё намерение и опять мне повторяет:
Ты возьми кувшин и налей воду в самовар.
Да ведь, батюшка, он слишком тяжёлый для меня, я его с места не могу сдвинуть.
Тогда батюшка подошёл к кувшину, перекрестил его и говорит:
Я поднял и с удивлением смотрел на батюшку: кувшин мне почувствовался совершенно лёгким, как бы ничего не весящим. Я налил воду в самовар и поставил кувшин обратно с выражением изумления на лице. А батюшка меня спрашивает:
Ну что, тяжёлый кувшин?
Нет, батюшка, я удивляюсь, он совсем лёгкий.
Так вот и возьми урок, что так всякое послушание, которое нам кажется тяжёлым, при исполнении бывает очень легко, потому что делается как послушание.
Я был прямо поражён: как он уничтожил силу тяжести одним крестным знамением!
А батюшка дальше, как будто ничего не случилось, велит мне наколоть лучинок, разжечь их и потом положить уголья. Пока самовар грелся и я сидел возле него, батюшка зажёг керосинку и стал варить в котелочке кожуру от яблок. Указывая на неё, батюшка мне сказал:
Вот это моё кушанье, я только этим и питаюсь. Когда мне приносят добролюбцы фрукты, то я прошу их съесть эти фрукты, а кожицы счистить, и вот я их варю для себя…
Чай батюшка заварил сам, причём чай был удивительно ароматный, с сильным медовым запахом. Сам он налил нам чай в чашки и ушёл. В это время к нему пришла после вечерней молитвы скитская братия, чтобы принять благословение перед сном. Это совершалось каждый день, утром и вечером. Монахи всё подходили под благословение, кланялись и при этом некоторые из монахов открыто исповедовали свои помыслы, сомнения. Батюшка как старец, руководитель душ, одних утешал, подбодрял, другим вслед за исповеданием отпускал их прегрешения, разрешал сомнения, и всех, умиротворённых, любовно отпускал. Это было умилительное зрелище, и батюшка во время благословения имел вид чрезвычайно серьёзный и сосредоточенный, и во всяком его слове сквозила забота и любовь к каждой мятущейся душе. После благословения батюшка удалился в свою келлию и молился около часу. После долгого отсутствия батюшка вернулся к нам и молча убрал всё со стола.
В один из моих приездов в Оптину пустынь я видел, как отец Нектарий читал запечатанные письма. Он вышел ко мне с полученными письмами, которых было штук пятьдесят, и, не распечатывая, стал их разбирать. Одни письма он откладывал со словами: «Сюда надо ответ дать, а эти письма, благодарственные, можно без ответа оставить». Он их не читал, но видел их содержание. Некоторые из них он благословлял, а некоторые и целовал, а два письма, как бы случайно, дал моей жене, и говорит:
Вот, прочти их вслух. Это будет полезно.
Содержание одного письма забылось мною, а другое письмо было от одной курсистки Высших женских курсов. Она просила батюшку помолиться, так как мучается и никак не может совладать с собой. Полюбила она одного священника, который увлёк её зажигательными своими проповедями, и вот, бросила она свои занятия и бегает к нему за всякими пустяками, нарочно часто говеет, только для того, чтобы прикоснуться к нему. Ночи не спит. Батюшка на это письмо и говорит:
Вы того священника знаете и имели с ним дело. Он впоследствии будет занимать очень большой пост, о котором ему и в голову не приходило. Он ещё ничего не знает об этом, но получит он эту власть вследствие того, что уклонится от истины.
«Какой же это священник, - думаю я, - хорошо известный мне?»
Тогда батюшка сказал, что это тот студент Духовной академии, который приезжал со мною в Оптину в первый раз и который сватался за мою сестру. Но Господь сохранил мою сестру, через старца Варсонофия, ибо он расстроил этот брак…
Перебирая письма, отец Нектарий говорит:
Вот называют меня старцем. Какой я старец? Когда буду получать каждый день больше ста писем, как отец Варсонофий, тогда и можно называть старцем, имеющего столько духовных детей…
Отобрав письма, батюшка отнёс их секретарю.
Отец Нектарий советовал моему отцу продать дом в Петербурге и дачу в Финляндии, а то, говорил он, это всё пропадёт. Но мой отец не поверил и ничего не продал. Это было в начале Великой войны.
В 1914 году мой старший брат поступил послушником в Оптинский скит и исполнял иногда должность келейника у отца Нектария. Он часто присылал отцу письма с просьбой выслать ему деньги, так как он покупал различные книги духовного содержания и составлял там собственную библиотеку. Я всегда возмущался этим и говорил, что раз ушёл из мира по призванию, то уже порви со своими страстями. А у моего брата была такая страсть: покупать книги.
Я написал батюшке отцу Нектарию письмо, и довольно резкое письмо, выражающее моё возмущение и удивление. Батюшка не ответил. Брат продолжал присылать свои просьбы и иногда прямо требования. Тогда я написал батюшке ещё более резкое письмо, обвиняя его, что он не сдерживает страсти брата, а потакает им. Батюшка опять ничего не ответил.
Но вот мне удалось с фронта во время отпуска съездить с женой в Оптину. Это было уже в 1917 году, при Временном правительстве.
Приезжаем в обитель, батюшка встречает нас низким-низким поклоном и говорит:
Спасибо за искренность. Ты писал без всяких прикрас о том, что у тебя есть на душе, что волнует тебя. Я знал, что вслед за этими письмами ты и сам пожалуешь, а я всегда рад видеть тебя. Пиши и впредь такие письма, а после них являйся сам сюда за ответом. Вот теперь я скажу, что скоро будет духовный книжный голод. Не достанешь духовной книги. Хорошо, что он собирает эту духовную библиотеку - духовное сокровище. Она очень и очень пригодится. Тяжёлое время наступает теперь. В мире теперь прошло число шесть, и наступает число семь. Наступает век молчания. Молчи, молчи, - говорит батюшка, и слёзы у него текут из глаз… - И вот, Государь теперь сам не свой, сколько унижений он терпит за свои ошибки. 1918 год будет ещё тяжелее, Государь и вся семья будут убиты, замучены. Одна благочестивая девушка видела сон: сидит Иисус Христос на Престоле, а около Него двенадцать апостолов, и раздаются с земли ужасные муки и стоны. И апостол Пётр спрашивает Христа: «Когда же, Господи, прекратятся эти муки?» - и отвечает ему Иисус Христос: «Даю я сроку до двадцать второго года, если люди не покаются, не образумятся, то все так погибнут». Тут же, пред Престолом Божьим, предстоит и наш Государь в венце великомученика. Да, этот Государь будет великомученик. В последнее время он искупил свою жизнь, и если люди не обратятся к Богу, то не только Россия, вся Европа провалиться… Наступает время молитв. Во время работы говори Иисусову молитву. Сначала губами, потом умом, а, наконец, она сама перейдёт в сердце…
Батюшка удалился к себе в келию и часа полтора молился там. После молитвы он, сосредоточенный, вышел к нам, сел, взял за руку меня и говорит:
Очень многое я знаю о тебе, но не всякое знание будет тебе на пользу. Придёт время голодное, будешь голодать… Наступит время, когда и монастырь наш уничтожат. И я, может быть, приду к вам на хутор. Тогда примите меня, Христа ради, не откажите. Некуда будет мне деться…»
Это было моё последнее свидание со старцем.
Из книги НАСТАВЛЕНИЯ В ДУХОВНОЙ ЖИЗНИ автора Феофан ЗатворникСВЯЩЕННИК Перемена священника, хоть не всегда приятна, но беда от этого не слишком велика. Господь правит Церковию и всем, что в ней. Священники - орудия Его. Что для кого нужно, то подаст Господь чрез священника, каков он бы ни был, коль скоро ищущий идет с полною верою и
Из книги В начале было Слово… Изложение основных Библейских доктрин автора Автор неизвестенХристос - Священник. Своею клятвой Бог безоговорочно утвердил священство Мессии: «Клялся Господь и не раскается: Ты священник вовек по чину Мелхиседека» (Пс. 109:4). Христос не был потомком Аарона. Подобно Мелхиседеку, право на священство Он получил от Бога (см. Евр. 5:6, 10; см.
Из книги «Несвятые святые» и другие рассказы автора Тихон (Шевкунов)Священник и Ходатай. Если жертва искупала грех, тогда зачем был нужен священник?Служение, которое совершал священник, говорило о необходимости посредничества между грешниками и святым Богом. Посредническое служение священника открывает серьезность греха, который
Из книги У Троицы окрыленные автора Тихон (Агриков) Из книги Слава и боль Сербии автора Автор неизвестенЧто есть священник? Пастырь добрый полагает жизнь свою за овец (Ин. 10, 11) Какая громадная общественная величина - хороший священник, такой священник, которым дорожит народ, как он дорожил отцом Иоанном Кронштадтским и тянулся к нему потому, что пастырь сам преследовал
Из книги Послание к Евреям автора Браун Р.15 ноября. Священномученик Василий Божарич, приходской священник Священник Василий Божарич родился 14 января 1895 года, его дед Феодор и отец Савва Божаричи были священниками. Участвовал в сербских освободительных войнах 1912, 1918 годов. Война не дала ему возможности вовремя
Из книги Новые мученики российские автора Польский протопресвитер Михаил3) Милосердный священник В первых стихах послания Христос назван сильным, милостивым и верным священником. В данном отрывке мы видим Его как Первосвященника нашего исповедания. Так как некоторые христиане–иудеи отошли от своей веры, Он перестал быть священником их
Из книги Теологический энциклопедический словарь автора Элвелл Уолтер3. Священник завета (7:23–28) Притом тех священников было много, потому что смерть не допускала пребывать одному; 24 А Сей, как пребывающий вечно, имеет священство непреходящее, 25 Посему и может всегда спасать приходящих чрез Него к Богу, будучи всегда жив, чтобы
Из книги Цветослов советов автора Кавсокаливит ПорфирийСвященник о. Василий Малахов Василий Яковлевич Малахов был человеком высоко образованными он окончил историко-филологический факультет и духовную академию. Он занимал пост преподавателя в Житомирской духовной Семинарии, и пребывал в этой должности до появления
Из книги Христианские притчи автора Автор неизвестенХристос как священник см.: Служение Христа.
Из книги Святой праведный Иоанн Кронштадтский автора Маркова Анна А.Священник Совершай отчитку с рассуждением. Поминовение больных на проскомидииОднажды к отцу Порфирию приехал священник. Он хотел получить ответ на один вопрос, который в течение долгого времени очень его беспокоил. Он не мог понять, является ли один его знакомый нервно
Из книги Святые вожди земли русской автора Поселянин Евгений НиколаевичСвященник и кухарка Священник одного известного прихода просил своих помощников приветствовать прихожан после воскресной службы. Жена убедила его делать это самому. «Будет просто непростительно, если после стольких лет службы окажется, что ты не узнаешь собственных
автора Ткачев АндрейСвященник Василий Шустин. Отец Иоанн Кронштадтский Наша семья познакомилась с отцом Иоанном при вступлении моего отца во второй брак, когда мне было семь лет. Молодая невеста очень хотела, чтобы брак был благословлен отцом Иоанном; отец Иоанн приехал и с тех пор стал
Из книги "Страна чудес" и другие рассказы автора Ткачев АндрейНашествие Батыя Мученики: князья Роман, Олег, Феодор, Евпраксия, Иоанн рязанские. Владимир, Всеволод, Мстислав, Агафья, Мария, Христина, Феодора владимирские. Св. великий князь Георгий Всеволодович, св. Василий Константинович ростовский, Василий Козельский После смерти
Из книги автораСудья и священник
Из книги автораСудья и священник Судья стоял у широкого офисного окна и вытирал скомканным платком мокрый от пота затылок. За глаза все, кто знал его, называли его бульдогом. Его и нельзя было иначе назвать, стоило только раз увидать его сзади.- Что там еще на сегодня? -
Священномученик Василий Максимов (+1937) житие August 12th, 2010
Священномученик Василий Максимов
родился 28 января 1887 года в селе Бабка Павловского уезда Воронежской губернии в семье крестьянина Никиты Максимова. Семья была бедная, и в довершение всего Никита тяжело заболел и ослеп. Василий рос мальчиком благочестивым и послушным, и местный священник благословил его прислуживать в алтаре. Однажды в престольный праздник службу в храме совершал приезжий архиерей; ему понравился благочестивый, одаренный музыкальными способностями мальчик, и он взял его с собой к месту своего служения в Шадринск и определил в духовное училище. Василию было тогда четырнадцать лет.
В Шадринске он познакомился со своей будущей женой Юлией, которая училась в то время в музыкальном училище. Ее отец, священник Александр Конев, служил в храме на станции Мысовая Иркутской губернии.
В 1914 году Василий Никитич был рукоположен в сан священника к одному из храмов города Шадринска, затем переведен в храм в городе Петропавловске. В 1923 году отец Василий переехал в Москву и был назначен в храм великомученика Никиты в селе Кабаново Орехово-Зуевского уезда Московской губернии. За безупречное и ревностное служение Церкви отец Василий был возведен в сан протоиерея и впоследствии награжден митрой и назначен благочинным.
В Кабанове было несколько домов, принадлежащих церкви: священника, диакона, церковноприходская школа и небольшая сторожка, где жила благочестивая девица Евфимия Вишнякова со своим отцом-сторожем. К ним в комнату была протянута веревка с колокольни, чтобы в случае проникновения в храм воров сторож мог звонить в колокол. Из церковных зданий к 1923 году за церковью остались только дом священника и сторожка.
Протоиерей Василий поселился с семьей в большом священническом доме. Служил отец Василий часто; за каждой службой он говорил проповеди, к которым всегда накануне тщательно готовился, пользуясь своей большой библиотекой. Отец Василий знал, что его проповеди достигают сердца прихожан и посему не нравятся гражданским властям, но он считал просвещение паствы своим неотъемлемым долгом. Народ понимал, что священник находится в опасном положении, и ценил, что он не устает проповедовать истины Христовы. Прихожане доверяли своему батюшке и знали, что в это трудное время они не одиноки и не оставлены и всегда могут обратиться к нему за помощью и поддержкой. И он в свою очередь старался всецело служить церковному народу и по каждой просьбе шел соборовать и причащать тех, кто не мог прийти в храм.
В 1927 году священника постигло несчастье - 10 июня скоропостижно скончалась его жена Юлия, которой исполнилось всего лишь тридцать два года. Она сковырнула на подбородке прыщик, началось заражение крови, и, не проболев недели, она умерла. Отец Василий остался с тремя детьми - дочерьми Марией и Ниной десяти и четырех лет и сыном Николаем, которому не исполнилось и двух лет. Для отца Василия это явилось тяжелым испытанием, потому что с женой они жили душа в душу и она была ему первым помощником. Первое время после смерти жены он не мог спать и, бывало, как только дети засыпали, шел на могилу жены и подолгу молился. Случалось, проснутся дети, а отца нет, он на могиле матери. Эти переживания тяжело сказались впоследствии на здоровье священника.
В конце двадцатых годов в селе случился пожар, сгорело сразу несколько домов. Отец Василий уступил большой церковный дом семьям погорельцев, а сам перешел в небольшой домик на окраине села, хозяева которого пригласили к себе священника с детьми. Впоследствии он перешел жить в церковную сторожку, где на одной половине жила Евфимия с отцом, а на другой поселился отец Василий с детьми. Евфимия взяла на себя попечение о детях и старалась заменить им мать.
В 1934 году отец Василий писал своей племяннице в Алма-Ату: "Прислали нам налогу 360 рублей, и 55 рублей платить к 15 марта. Только половину уплатил. Спасибо помогают, а иначе плохо было бы. Как-нибудь и вторую заплачу. Теперь пост, народ ходит, и нужно удовлетворить его. Сегодня пели певчие. И говеющих было шестьдесят человек. Очень трудно, и устаю я, но зато и чувствую себя хорошо: все-таки люди остаются довольны. Они любят и помогают мне, и я все свои силы отдаю им".
Труды и переживания медленно подтачивали здоровье священника. В 1935 году отец Василий выехал по церковным делам в Москву с двумя прихожанами, алтарниками Василием и Николаем, которые много помогали ему в работах по храму. Все они остановились у его дочери Марии, которая жила в то время в Москве недалеко от Даниловского кладбища. Здесь у отца Василия открылось кровохарканье, и стало ясно, что состояние его здоровья скоро может стать критическим. Он отправился в больницу, и ему сказали, что у него туберкулезный процесс в легких и ему нужно немедленно лечиться. Врачи объяснили, что нужно делать, и священник уехал домой. Надежды на то, что каверны зарубцуются и он вылечится, было немного.
Отца Василия спасла любовь прихожан. Как только они узнали, что священник тяжело болен, его завалили продуктами, в селе даже установилась очередь - кому какие продукты нести, прихожане снабжали его всем необходимым, только бы отец Василий выздоровел. Благодаря ли этим продуктам, поддержавшим физические силы священника, или благодаря той любви, которая обнаружилась у прихожан к своему батюшке, - он исцелился от туберкулеза совершенно.
Наступил 1937 год. Отовсюду стали приходить известия об арестах священников и мирян. Нависла угроза ареста и над протоиереем Василием. Власти не раз предлагали священнику уйти из храма и, зная, что у него красивый и сильный голос, предлагали ему устроиться артистом в театре, но отец Василий отверг эти предложения, как нелепые. Он стал готовиться к аресту и сжег самое дорогое для него - дневник своей покойной жены.
Глубокой ночью с 22 на 23 августа 1937 года в дверь той половины сторожки, где жила семья священника, постучали. Отец Василий открыл. В дом вошли сотрудники НКВД и велели священнику собираться и следовать за ними. Дети проснулись. Отец Василий стал собираться. Обыска не устраивали.
Выйдя вместе со священником из дома, один из сотрудников НКВД закрыл входную дверь на палку, чтобы дети не могли выйти вслед за отцом. Машина стояла далеко от дома, и к ней надо было идти. Прежде чем уходить, отец Василий попросил разрешение пройти на могилу жены и помолиться. Ему разрешили. Он помолился и направился к машине.
За всем происходящим наблюдала из своей половины Евфимия; как только она увидела, что все ушли, тут же прошла на другую половину к детям и начала их успокаивать и утешать. Впрочем, они были слишком малы, чтобы понять, что их любящий отец ушел от них навсегда. С этого времени Евфимия взяла на себя попечение и заботу о детях.
Протоиерей Василий был заключен в тюрьму в Орехово-Зуеве и здесь в первый раз был допрошен. Лжесвидетели по должности и страха ради дали необходимые следствию показания, и следователь задавал вопросы священнику в соответствии с их показаниями.
- Следствию известно, - заявил он, - что вы в конце 1936 года среди верующих села Кабаново вели контрреволюционную агитацию против стахановского движения. Подтверждаете вы это?
- Разговор о стахановском движении мог быть, но отрицательного освещения я ему не придавал, - ответил протоиерей Василий.
- Вы среди верующих в конце 1936 года вели разговор, в котором объясняли, что старые хозяева фабрик, то есть капиталисты, больше заботились о рабочих, чем сейчас заботится о рабочих советская власть. Признаете вы это?
- Да, такой разговор мог быть, но я содержание его не помню, - ответил священник.
- Следствию известно, что вы в своих проповедях агитировали против вступления в колхозы. Подтверждаете вы это?
- Нет, в своих проповедях я никогда не касался политических вопросов.
- У гражданки Дарьи Емельяновны Федосеевой, жительницы села Кабаново, иногда происходят собрания с участием лиц - Варвары Молошковой, Марии Бабкиной и других. В этих собраниях принимали активное участие и вы, обсуждая на них различного рода политические вопросы. Подтверждаете ли вы это?
- Означенные личности мне известны как богомольцы нашего храма, но проживают все в селе Дулево. Останавливаются они под тот или иной праздник на ночлег в доме Федосеевой. Но я никогда на этих собраниях не был, за исключением случаев поминок по Ольге Прохоровой. Бывали ли у них какие беседы и о чем, мне не известно. В моем присутствии никаких политических вопросов в беседах затронуто не было.
- Следствию известно, что вы неоднократно разрешали отправлять религиозные обряды в церкви в Кабаново без соответствующей регистрации посещающим вас священникам - Перову и Овчинникову. Подтверждаете ли вы это?
- Да, такие случаи имели место. Священник Овчинников служил несколько раз, а Перов для выполнения личных потребностей принимал участие в службе один раз. Это было, когда разрешение для службы посторонним священнослужителям не требовалось. После специального циркуляра Синода, запрещающего отправлять службы посторонним священнослужителям, я этого больше не разрешал.
- Вы разрешали иногда проживать у себя в квартире Перову и оказывали ему материальную помощь?
- Священник Перов у меня не проживал. В моем доме был один раз. Материальной помощи я лично от себя не оказывал.
- Вы знали, что Перов многократно арестовывался за контрреволюционную деятельность, и поддерживали его материально?
- Что Перов был арестован, я знал. Но причины его ареста мне не известны. Поддержки материальной я не оказывал.
- Следствию известно, что вы, будучи благочинным, требовали точного ведения метрических записей по правилам, существовавшим до революции, мотивируя эту необходимость на случай свержения существующего строя. Подтверждаете ли вы это?
- Да, я требовал точности записей, но только с точки зрения аккуратности учета и только для надобностей церкви. Никакой политической мотивировки я этому требованию совершенно не давал.
Несмотря на то что отец Василий не признал себя виновным, в обвинительном заключении, составленном 10 сентября следователем, были воспроизведены все показания лжесвидетелей.
В начале сентября Евфимия и дети собрали отцу Василию передачу. В записке, перечислив все вещи, дочь Нина написала отцу: "Пальто, шарф, кепка, два полотенца, зубная щетка, мыло простое и духовое и мыльница, зубной порошок, футляр для щетки, две пары белья, вязаная рубаха, калоши.
Папочка! Мы здоровы. Мы учимся хорошо, о нас не беспокойся.
Папочка, мы тебя все целуем - Нина, Коля, Маруся. Ото всех поклон".
В тюрьму в Орехово-Зуево поехала Евфимия. Ей удалось передать священнику вещи и записку, на оборотной стороне которой он написал: "Дорогие мои и милые! Обо мне не беспокойтесь. Я здоров. Все в порядке. Дело еще не окончено. Учитесь хорошенько. Кто назначен на мое место или нет? Живите тут, никуда не уходите. Евфимии спасибо. Пошлите черную рубаху верхнюю и белую. Целую всех. Благословляю. Бог да хранит вас. 12 сентября 1937 года".
Вскоре после этого отца Василия перевезли в тюрьму в Москву. 20 сентября следователь коротко допросил священника.
- Вы признаете себя виновным в предъявленном вам обвинении?
- В предъявленном мне обвинении виновным себя не признаю.
22 сентября Тройка НКВД приговорила отца Василия к расстрелу. Протоиерей Василий Максимов был расстрелян 23 сентября 1937 года и погребен в безвестной общей могиле на полигоне Бутово под Москвой.
После ареста и смерти отца Василия, о чем, впрочем, его дети тогда не знали, старшая дочь Мария продала оставшийся от родителей сервиз на двадцать четыре персоны, который когда-то отцу Василию сделали по его заказу на Дулевской фабрике, и на эти деньги купила комнату в Вешняках в Москве. Переехав в нее, она взяла к себе брата и сестру. Библиотека отца Василия была подарена. Все светские книги, большую часть которых составляла русская классика, подарили усердному прихожанину Василию, дочь которого училась в институте и стала впоследствии учительницей. Духовные книги отдали церковной певчей, а она передала их некоему молодому человеку, который, читая их, просвещался и был впоследствии рукоположен в сан священника.
[Книга шестая: 10 (23). Священномученик Василий (Максимов). Мученики, исповедники и подвижники благочестия Российской Православной Церкви ХХ столетия, S. 4696 (vgl. Мученники, исповедники и подвижники... Книга 6., S. 0 ff.)]
Loading...